Иллюстрации к «Мастеру и Маргарите»: Гламурные иллюстрации Натальи Печениной.

Наталья Печенина (также известная под ником Ловец снов) рисовала эти иллюстрации в качестве дипломной работы, обучаясь на худграфе Московского педагогического государственного университета.

Что удивляет, творчество Великого Булгакова окружено внимание сионских глистов, они пытаются свитъ гнезда насекомых диавола (Повелителя кошерных насекомых) вокруг имени Булгакова и его произведений!

Как кстати мерзота из выгребной ямы сиона-содома, пытается очернить имя Елены Петровны Блаватской или посланника Шамбалы (Правильно Шямбяля / Так сказал Бессу сикхг)!

Напоминаю, пока не уничтожено третье и последнее иго на Руси, иго жидовствующих, сионские глисты будут пытаться убить Русский Мир и все человечество, во славу своих божков Ваала И Бафомета (Собирательный образ демонов тьмы - диавол)!

Фотография Дня!  // Булгаков Мастер и Маргарита // Только для Избранных Аналитикуса (+18)  ...

«Служанку мою Геллу рекомендую. Расторопна, понятлива и нет такой услуги, которую она не сумела бы оказать».

Эпиграф :

Берлин в конце Второй мировой войны, 1945 год!

Русские знаю, Вы можете повторить, битте не надо, там сейчас живет один Наш паренъ (Не Штирлиц)!

Повторите битте с Лондоном и Вашингтоном!

— Мне туда, за ним? — спросил беспокойно мастер, тронув поводья.
     — Нет, — ответил Воланд, — зачем же гнаться по следам того,  что уже окончено?
     — Так, значит,  туда? — спросил  мастер,  повернулся и  указал назад, туда, где соткался в тылу недавно покинутый город с монастырскими пряничными башнями, с разбитым вдребезги солнцем в стекле.
     —  Тоже нет,  — ответил Воланд,  и  голос  его сгустился и потек  над скалами,  —  романтический мастер! Тот,  кого так  жаждет видеть выдуманный вами герой, которого вы сами только что отпустили, прочел ваш  роман. — Тут Воланд повернулся к Маргарите: — Маргарита Николаевна! Нельзя не поверить в то, что вы старались выдумать для мастера наилучшее будущее,  но, право, то, что я  предлагаю вам,  и то,  о  чем просил Иешуа за вас  же, за вас, — еще лучше. Оставьте их вдвоем,  — говорил  Воланд, склоняясь  со своего седла к седлу мастера и указывая  вслед ушедшему прокуратору, — не будем им мешать. И, может  быть, до чего-нибудь они договорятся, — тут Воланд махнул рукой в
сторону Ершалаима, и он погас.
     — И там тоже, — Воланд указал в тыл, — что делать вам в подвальчике? —  тут потухло сломанное солнце в стекле. —  Зачем?  —  продолжал  Воланд убедительно и мягко, —  о, трижды романтический мастер, неужто вы не хотите днем  гулять  со своею подругой  под вишнями, которые начинают  зацветать, а вечером слушать  музыку  Шуберта?  Неужели ж вам не будет приятно писать при свечах гусиным  пером?  Неужели  вы не хотите,  подобно Фаусту,  сидеть  над ретортой в надежде,  что вам удастся вылепить нового  гомункула? Туда, туда. Там ждет уже вас дом и старый  слуга, свечи уже горят, а скоро они потухнут, потому что вы немедленно встретите рассвет. По этой дороге, мастер, по этой. Прощайте! Мне пора.
     — Прощайте! — одним криком ответили Воланду Маргарита и мастер. Тогда черный Воланд, не разбирая никакой дороги, кинулся в провал, и вслед за ним, шумя, обрушилась  его  свита.  Ни  скал,  ни площадки, ни лунной  дороги, ни Ершалаима не стало вокруг. Пропали и черные кони. Мастер и Маргарита увидели обещанный  рассвет. Он  начинался  тут же, непосредственно после  полуночной луны. Мастер шел со  своею  подругой в  блеске первых  утренних  лучей через каменистый  мшистый  мостик.  Он пересек  его.  Ручей  остался позади верных любовников, и они шли по песчаной дороге.
     — Слушай беззвучие, — говорила  Маргарита мастеру, и песок шуршал под ее босыми ногами, — слушай и наслаждайся тем, чего тебе не давали в  жизни, —  тишиной. Смотри,  вон  впереди твой  вечный  дом,  который тебе  дали  в награду. Я уже вижу венецианское окно и  вьющийся виноград,  он подымается к самой  крыше.  Вот твой дом, вот твой вечный дом. Я знаю, что вечером к тебе придут те, кого ты  любишь, кем ты интересуешься  и  кто тебя не встревожит. Они  будут  тебе играть, они  будут петь  тебе,  ты  увидишь,  какой свет  в комнате, когда горят свечи.  Ты будешь  засыпать,  надевши свой засаленный и вечный колпак, ты будешь засыпать с улыбкой на губах.  Сон укрепит тебя,  ты станешь рассуждать мудро. А прогнать меня ты уже не сумеешь. Беречь твой сон буду я.
     Так  говорила  Маргарита,  идя  с мастером по  направлению к вечному их дому, и мастеру казалось, что  слова Маргариты струятся так же, как струился и шептал оставленный позади  ручей, и память мастера, беспокойная, исколотая иглами память стала потухать. Кто-то отпускал на свободу мастера, как сам он только что  отпустил  им  созданного героя. Этот  герой  ушел в бездну, ушел безвозвратно,  прощенный   в  ночь  на  воскресенье  сын  короля-звездочета, жестокий пятый прокуратор Иудеи, всадник Понтий Пилат.

п/с :

Читаешъ Великого Булгакова и понимаешь, что сионским глистам конец, что будет с современными петлюровцами страшно себе представить, но история это Бег по кругу и русским придется убить всех сионистов-педерастов и масонов-англосаксов!

Скверна понимает, что с этими русскими никогда не знаешъ как все обернется и попробует еще раз договориться! Жиды Карфагена пытались выкупить себе жизнь у Рима, оченъ помогло?

Не пытайтесь искать Карфаген, а уже скоро не станет жидов и англосаксов ...

Мой конец - это мое начало // Еще одно откровение примитивным // Иллюстрации - Обнажение твоего конца (+18) ...

Бесс выпил, и тут Лаура решила узнать правду! Она обрела ее, но Одинокий Ион ушел, хватит с нее ...

Но про Уроборос! Возьми себя за херр рукой и это будет Уроборос!

Изображается в виде змеи или дракона, пожирающего собственный хвост.

Уроборос, прослеживаемый во всех эпохах и культурах, затем появляется как последний символ индивидуального психического развития, означающий округленность психики, целостность жизни и обретенное совершенство. Это место преображения и просветления, завершения, а также место слияния?

Когда ты вместе с женщиной Богиней там 69 ??

А сионисты-педерасты тупо спи@здили даже Древо Иггдрасиль!

Мировой ясень Иггдрасиль и 9 миров. Иггдрасиль – центр мира, Мировое Древо, пронизывающее Вселенную.

Но тогда наш Мир плоский? А вам все рассказывают круглый! Законы физики придумали!

Бесс пытался гению рст рассказать - Земля плоская, сам видел, но это как рассказывать педерасту Шмулевичу, что он вонючий гуманоид, орк-людоед, неандерталец вселенского жида Бафомета - диавола, а избранный народ Бога русские и народы России!

Вонючка ханаанская станет тебе тупо цитировать Книгу Заратустры, которую сионисты-педерасты ханаанские переписали под себя и назвали, сиона их мать вместе с Ваалом и Бафометом, назвали - Ветхий Завет ...

Далее примитивная ханаанская вонючка тебе скажет :

«Каббала — это живая и действенная философия всей Вселенной, разума Бога и духовности человечества. Это точная система, которая определяет Космические Законы и показывает нам, как применять мистический принцип к мирской жизни».

И это не просто пи@дец, это полный пи@дец! А еще совсем недавно за книженцию ублюдка Бафомета, за Каббалу сжигали на костре, за сношение человека с диаволом, но Мы у края черты, перед Концом Света, хотя Великий Хаос наступил, но!

У края черты, эти русские будут сильны как никогда, а Русский Ветер развеет пепел трупов свиней сиона-содома, имя кому легион!

Пупсика Баффи Бесс не трогает у него с ним перемирие, тем более там Прекрасная Лилит у которой сука-любовь в сердце ...

п/с :

Игривый и развратный Пан — греческий бог природы, похоти и мужской порождающей силы. Греческое слово Пан также переводится как Все, и поэтому он является «символом Вселенского, олицетворением Природы; и Пангенетор, «всепорождающий», и Панфаг, «всепожирающий»

Далее картинки АДа для сионистов-педерастов и масонов англосаксов и их жертвенных свиней на заклание, как-то напрыклад некие украинъци - мерзота, которая перестала быть людьми русскими и Православными ...

Михаил Булгаков // Неделя просвещения // Иллюстрации - Книги-книженции - стимул потенции (III) ...

Еще одна семья уехала из Гермашки в Россию, лет 35, он, она и сын лет 10!

Что уж уезжают, а Бесс выпил АСТИ, это не пивичка Параська Цимбалюк (Сценический образ Анна Асти), а сладкое шампанское, но!

Немного про Булгакова!

"Неделю просвещения" Михаил Булгаков написал и опубликовал в апреле 1921 года, живя и работая во Владикавказе. Писатель попал на Кавказ вместе с женой Татьяной Лаппа в 1919 году, служа в Добровольческой армии военным врачом. После её поражения Булгаков перешел из медицины в литературу и стал скрывать некоторые страницы своей биографии. В начале апреля 1920 года Михаил Афанасьевич устроился заведующим литературным отделом подотдела искусств Владикавказского отдела народного образования. В конце мая того же года его назначили заведующим театральным отделом подотдела искусств.

Литературный отдел он вскоре покинул из-за критики в свой адрес левых активистов, а в театральном задержался, и с этого началась карьера автора как драматурга. Возможно, из-за всех этих обстоятельств Булгаков не любил все то, что написал во Владикавказе. В связи с "забвением" имени писателя в последующие годы "Неделя просвещения" вторично вышла к публике только в 1974 году во всероссийском журнале "Юность", после чего стала переиздаваться в сборниках и собраниях сочинений Булгакова. Рассказ считают его первым и единственным фельетоном, опубликованным на Северном Кавказе после поражения Белого движения в 1920 году.

Неделя просвещения ...

Заходит к нам в роту вечером наш военком и говорит мне:

— Сидоров!

А я ему:

— Я!

Посмотрел он на меня пронзительно и спрашивает:

— Ты, — говорит, — что?

— Я, — говорю, — ничего…

— Ты, — говорит, — неграмотный?

Я ему, конечно:

— Так точно, товарищ военком, неграмотный.

Тут он на меня посмотрел еще раз и говорит:

— Ну, коли ты неграмотный, так я тебя сегодня вечером отправлю на "Травиату"!

— Помилуйте, — говорю, — за что же? Что я неграмотный, так мы этому не причинны. Не учили нас при старом режиме.

А он отвечает:

— Дурак! Чего испугался? Это тебе не в наказание, а для пользы. Там тебя просвещать будут, спектакль посмотришь, вот тебе и удовольствие.

А мы как раз с Пантелеевым из нашей роты нацелились в этот вечер в цирк пойти.

Я и говорю:

— А нельзя ли мне, товарищ военком, в цирк увольниться вместо театра?

А он прищурил глаз и спрашивает:

— В цирк?.. Это зачем же такое?

— Да, — говорю, — уж больно занятно… Ученого слона выводить будут, и опять же рыжие, французская борьба…

Помахал он пальцем.

— Я тебе, — говорит, — покажу слона! Несознательный элемент! Рыжие… рыжие! Сам ты рыжая деревенщина! Слоны-то ученые, а вот вы, горе мое, неученые! Какая тебе польза от цирка? А? А в театре тебя просвещать будут… Мило, хорошо… Ну, одним словом, некогда мне с тобой долго разговаривать… Получай билет, и марш!

Делать нечего — взял я билетик. Пантелеев, он тоже неграмотный, получил билет, и отправились мы. Купили три стакана семечек и приходим в "Первый советский театр".

Видим, у загородки, где впускают народ, — столпотворение вавилонское. Валом лезут в театр. И среди наших неграмотных есть и грамотные, и все больше барышни. Одна было и сунулась к контролеру, показывает билет, а тот ее и спрашивает:

— Позвольте, — говорит, — товарищ мадам, вы грамотная?

А та сдуру обиделась:

— Странный вопрос! Конечно, грамотная. Я в гимназии училась!

— А, — говорит контролер, — в гимназии. Очень приятно. В таком случае позвольте вам пожелать до свидания!

И забрал у нее билет.

— На каком основании, — кричит барышня, — как же так?

— А так, — говорит, — очень просто, потому пускаем только неграмотных.

— Но я тоже хочу послушать оперу или концерт.

— Ну, если вы, — говорит, — хотите, так пожалуйте в Кавсоюз. Туда всех ваших грамотных собрали — доктора там, фершала, профессора. Сидят и чай с патокою пьют, потому им сахару не дают, а товарищ Куликовский им романсы поет.

Так и ушла барышня.

Ну, а нас с Пантелеевым пропустили беспрепятственно и прямо провели в партер и посадили во второй ряд.

Сидим.

Представление еще не начиналось, и потому от скуки по стаканчику семечек сжевали. Посидели мы так часика полтора, наконец стемнело в театре.

Смотрю, лезет на главное место огороженное какой-то. В шапочке котиковой и в пальто. Усы, бородка с проседью и из себя строгий такой. Влез, сел и первым делом на себя пенсне одел.

Я и спрашиваю Пантелеева (он хоть и неграмотный, но все знает):

— Это кто же такой будет?

А он отвечает:

— Это дери, — говорит, — жер. Он тут у них самый главный. Серьезный господин!

— Что ж, — спрашиваю, — почему ж это его напоказ сажают за загородку?

— А потому, — отвечает, — что он тут у них самый грамотный в опере. Вот его для примеру нам, значит, и выставляют.

— Так почему ж его задом к нам посадили?

— А, — говорит, — так ему удобнее оркестром хороводить!..

А дирижер этот самый развернул перед собой какую-то книгу, посмотрел в нее и махнул белым прутиком, и сейчас же под полом заиграли на скрипках. Жалобно, тоненько, ну прямо плакать хочется.

Ну, а дирижер этот действительно в грамоте оказался не последний человек, потому два дела сразу делает — и книжку читает, и прутом размахивает. А оркестр нажаривает. Дальше — больше! За скрипками на дудках, а за дудками на барабане. Гром пошел по всему театру. А потом как рявкнет с правой стороны…. Я глянул в оркестр и кричу:

— Пантелеев, а ведь это, побей меня Бог, Ломбард, который у нас на пайке в полку!

А он тоже заглянул и говорит:

— Он самый и есть! Окромя его, некому так здорово врезать на тромбоне!

Ну, я обрадовался и кричу:

— Браво, бис, Ломбард!

Но только, откуда ни возьмись, милиционер, и сейчас ко мне:

— Прошу вас, товарищ, тишины не нарушать!

Ну, замолчали мы.

А тем временем занавеска раздвинулась, и видим мы на сцене — дым коромыслом! Которые в пиджаках кавалеры, а которые дамы в платьях танцуют, поют. Ну, конечно, и выпивка тут же, и в девятку то же самое.

Одним словом, старый режим!

Ну, тут, значит, среди прочих Альфред. Тоже пьет, закусывает.

И оказывается, братец ты мой, влюблен он в эту самую Травиату. Но только на словах этого не объясняет, а все пением, все пением. Ну, и она ему то же в ответ.

И выходит так, что не миновать ему жениться на ней, но только есть, оказывается, у этого самого Альфреда папаша, по фамилии Любченко. И вдруг, откуда ни возьмись, во втором действии он и шасть на сцену.

Роста небольшого, но представительный такой, волосы седые, и голос крепкий, густой — беривтон.

И сейчас же и запел Альфреду:

— Ты что ж, такой-сякой, забыл край милый свой?

Ну, пел, пел ему и расстроил всю эту Альфредову махинацию, к черту. Напился с горя Альфред пьяный в третьем действии и устрой он, братцы вы мои, скандал здоровеннейший — этой Травиате своей.

Обругал ее, на чем свет стоит, при всех.

Поет:

— Ты, — говорит, — и такая и эдакая, и вообще, — говорит, — не желаю больше с тобой дела иметь.

Ну, та, конечно, в слезы, шум, скандал!

И заболей она с горя в четвертом действии чахоткой. Послали, конечно, за доктором.

Приходит доктор.

Ну, вижу я, хоть он и в сюртуке, а по всем признакам наш брат — пролетарий. Волосы длинные, и голос здоровый, как из бочки.

Подошел к Травиате и запел:

— Будьте, — говорит, — покойны, болезнь ваша опасная, и непременно вы помрете!

И даже рецепта никакого не прописал, а прямо попрощался и вышел.

Ну, видит Травиата, делать нечего — надо помирать.

Ну, тут пришли и Альфред и Любченко, просят ее не помирать. Любченко уж согласие свое на свадьбу дает. Но ничего не выходит!

— Извините, — говорит Травиата, — не могу, должна помереть

И действительно, попели они еще втроем, и померла Травиата.

А дирижер книгу закрыл, пенсне снял и ушел. И все разошлись. Только и всего.

Ну, думаю: слава Богу, просветились, и будет с нас! Скучная история!

И говорю Пантелееву:

— Ну, Пантелеев, айда завтра в цирк!

Лег спать, и все мне снится, что Травиата поет и Ломбард на своем тромбоне крякает.

Ну-с, прихожу я на другой день к военкому и говорю:

— Позвольте мне, товарищ военком, сегодня вечером в цирк увольниться..

А он как рыкнет:

— Все еще, — говорит, — у тебя слоны на уме! Никаких цирков! Нет, брат, пойдешь сегодня в Совпроф на концерт. Там вам, — говорит, — товарищ Блох со своим оркестром Вторую рапсодию играть будет!

Так я и сел, думаю:

"Вот тебе и слоны!"

— Это что ж, — спрашиваю, — опять Ломбард на тромбоне нажаривать будет?

— Обязательно, — говорит.

Оказия, прости Господи, куда я, туда и он с своим тромбоном!

Взглянул я и спрашиваю:

— Ну, а завтра можно?

— И завтра, — говорит, — нельзя. Завтра я вас всех в драму пошлю.

— Ну, а послезавтра?

— А послезавтра опять в оперу!

И вообще, говорит, довольно вам по циркам шляться. Настала неделя просвещения.

Осатанел я от его слов! Думаю: этак пропадешь совсем. И спрашиваю:

— Это что ж, всю нашу роту гонять так будут?

— Зачем, — говорит, — всех! Грамотных не будут. Грамотный и без Второй рапсодии хорош! Это только вас, чертей неграмотных. А грамотный пусть идет на все четыре стороны!

Ушел я от него и задумался. Вижу, дело табак! Раз ты неграмотный, выходит, должен ты лишиться всякого удовольствия…

Думал, думал и придумал.

Пошел к военкому и говорю:

— Позвольте заявить!

— Заявляй!

— Дозвольте мне, — говорю, — в школу грамоты.

Улыбнулся тут военком и говорит:

— Молодец! — и записал меня в школу.

Ну, походил я в нее, и что вы думаете, выучили-таки! И теперь мне черт не брат, потому я грамотный!

***